Если считать критерием важности и значимости истории именно то, чем она любопытна или доставляет удовольствие исследователю и читателю (как это предполагает «Апология истории» выдающегося французского медиевиста), то ценность итальянского средневековья нетрудно обосновать. Средневековая действительность Италии в изобилии поставляет беспроигрышный даже на самый поверхностный взгляд материал, который интересен сегодня и специалисту-профессионалу, и профану-любителю: сложное многоуровневое устройство общества, цветущее разнообразие центров и вариантов социально-политического и культурного развития. Добавим к этому прекрасную сохранность документов, свидетельствующих как о норме общественных отношений, так и об отклонений от неё в экстраординарных казусах, как о повседневном и обыденном течении жизни, так и о выдающихся и совершенно нетипичных событиях. Но сколько противоречий и смысловых оттенков в представлениях об античных, средневековых и ренессансных центрах Италии зафиксировано в исторических источниках и отражено в исследованиях, чем обусловлена множественность историографических традиций! Уже поэтому любой историк-итальянист едва ли может следовать стезей наивного позитивизма и должен учитывать разнообразие самых неожиданных интеллектуальных контекстов и дискурсов.
Кроме того, на материале итальянской истории, например, периода Поздней Античности или Ренессанса возникали новые ментальные модели исследования истории, которые постепенно становились общепринятыми. Именно к итальянским главам истории устремлялось внимание тех исследователей, которые стали первопроходцами и «открывателями» интеллектуальной истории, а затем видными представителями этого направления: достаточно вспомнить фундаментальные работы Аби Варбурга или же исследовательские новации Энтони Графтона (например, посвященные значению астрологии в исследованиях ренессансных мыслителей или особенностям стиля интеллектуальных построений Возрождения).
Укажем еще один важный пункт. Во многом благодаря прекрасной сохранности в Италии не только артефактов, но и текстов, благодаря техническим изобретениям и инновациям на итальянских землях и их последствиям (например, усовершенствованию письменной фиксации права и распространению института нотариата, изобретению книгопечатания) имеют надёжную источниковую базу такие вспомогательные дисциплины, как история права, дипломатика, нумизматика, а также целые предметные области – например, история образования и история книжности. К этому перечню можно и нужно добавить как особый сюжет и объект изучения примеры и цели демонстрации роскоши, а также переосмысление представлений о роскоши и способы взаимодействия с материальными ценностями во вред и на благо человека, возникавшие в городской среде. Массовые разноплановые свидетельства имеются как об относительно низовых слоях социума, так и об элите общины. Мы можем изучить как эсхатологические ожидания и духовные устремления средневековых итальянцев, так и, казалось бы, мелкие имущественные споры о дарениях имущества или законности демонстрации статуса членов общины при помощи предметов роскоши и дорогостоящих деталей костюма.
Давние традиции составления и хранения письменных источников, обширная практика их изучения облегчают труд новых поколений исследователей. В то же время само обилие документов и историографические традиции оказались настолько тяжким бременем для тех же медиевистов-итальянистов, что его невозможно нести лишь на таких непрочных опорах как красота и стиль нарративной подачи материала.
Далее, говоря о средневековом обществе в Италии, мы, современные исследователи, не можем оставлять без определений и доказательств те положения, которые историками прошлого воспринимались как аксиоматические данности. Одним из них является понятие «общество». Еще недавно оно считалось надёжной основой для описания любого явления, сводя воедино всё то, что не удавалось проанализировать ни на макро-, ни на микро-уровне. Затем исследователи попали в бесконечный круг попыток анализа и объяснения ими же вводимых описательных и классификационных категорий: структура, казус, социум, группа. Избранная тактика исследования требовала рефлексии, все более сложного «проговаривания», уточнения используемых инструментов анализа и конкретизации уровня самого анализа. Как результат, описание становилось все менее привлекательным для широкого читателя или даже историка, не считающего себя специалистом в данной конкретной области исследований.
Узкий специалист (например, Итальянист, Медиевист, как и любой другой профессионал) вынужден ещё более сложным образом препарировать имеющиеся материалы с учетом все время пополняющейся историографии. Убрать «птичий язык» из исследовательского поля не получится уже никогда хотя бы потому, что отсутствие этих сложных, но сжатых и ёмких формул сделает изложение любой линии исследования невозможно длинным и настолько фрагментарным, что в описании конструируемых исторических объектов нельзя будет проследить никаких связей. Именно из-за боязни потерять цветущую сложность и глубину средневекового прошлого современный серьезный исследователь не пишет о предмете своего интереса в стиле литературных зарисовок и красочных историй. Нарратив подвергается остракизму именно там и тогда, где и когда есть все основания предоставить ему пальму первенства. Страх вульгаризации, упрощения, возможно, лишь отталкивает читателя, взыскующего несовместимого: обозримости и краткости, простоты, но и цельности описания, деталей и обобщений, красоты и простоты, ярких характеристик индивидуума и общества, раскрытия секретов ремесла историка и незаметности усилий, которые историки прилагают, опор, которыми они пользуются.
Специалист, в данном случае – я, тоже пытается совместить всё это в одном тексте, признавая, впрочем, обманчивость надежд на создание образа целостного и объемного, панорамы истории без усложненных несущих конструкций, которые воздвигает сам историк в рамках выбранной им методологии.
Интересно отметить, что наибольшие трудности в медиевистике, в частности, в исследованиях по итальянской истории, а также наиболее жаркие споры вызваны не разночтениями в области средневековой текстологии, не трудностями перевода с латыни на современные языки, а несовместимостью дискурсов, созданных разными историографическими традициями и школами.
Именно в итальянистике Средневековья, возможно, наиболее обеспеченной историческими свидетельствами и поэтому привлекательной для ученых-медиевистов из разных стран, сложилась ситуация очень несбалансированного обмена идеями и дисциплинарными достижениями.
Во-первых, существует диспропорция между изучением средневековой Италии с точки зрения регионального подхода и попытками вписать эту историю итальянских земель в дискурс всеобщей или же отечественной, национальной истории.
Во-вторых, плохо налаживается контакт между платформами культурной антропологии и истории искусства, моды, костюма и повседневной жизни, истории права и социально-экономической истории, представленной в многообразии методов, включая инструменты вспомогательных исторических дисциплин.
Основное внимание поэтому будет уделено анализу историографии и изучению подходов, используемых исследователями.
Историография civitas и проблема sumptus
В рамках исследования общей проблемы – взаимосвязи цивитас, церкви и sumptus – нас будут интересовать три специализированные темы, которые можно обозначить так: 1) понятия о благе общины и необходимости борьбы с роскошью в ней; 2) роскошь на благо – христианский юбилей, искупление, украшение и пышность; 3) благо нищенствующих и вопрос о материальных пожертвованиях миноритам, а также дарения за упокой души – своеобразные инвестиции в загробный мир.
Хронологические рамки интересующих нас исторических процессов охватывают период от приобретения независимости городскими коммунами севера Италии в борьбе с имперской властью до момента поглощения отдельных цивитас (средневековых коммун) и их объединения региональными государствами Ренессанса. При этом невозможно игнорировать такой вопрос как традиции и история цивитас древности, их роль в формировании цивитас средневековья.
Широко употребляемое понятие «цивитас», несомненно, требует как исторической, так и правовой конкретизации. Долговременные попытки историков работать в этом направлении совместились в столь обширную и сложную историографическую традицию, что теперь необходима дополнительная постоянная работа по инспектированию и инвентаризации достигнутых результатов, акцентированию и ре-актуализации некоторых тем и проблем исследований. В первую очередь, необходим синтез и обобщения среднего уровня, которые в данный момент практически отсутствуют, а в будущем могли бы стать мостом, перекрывающим пропасть между исследованием казусов и историографическими сочинениями высшего уровня генерализации. В частности, интересно вписать в одно общее поле исследования разнонаправленные историографические разработки, которые их авторы развивали изолированно, в силу дисциплинарной замкнутости и обособленности специализаций, хотя между этими исследованиями и обсуждаемыми проблемами заметны переклички смыслов.
Изучение общин древнего Рима и средневековой Италии представляют собой две разные проблемы и историографические картины. В то же время итальянисты-медиевисты постоянно озабочены т.н. проблемой континуитета романизованного (латинизированного) мира, возможностью и правомерностью (или неправомерностью) той точки зрения, которая позволяет в том или ином отношении рассматривать средневековые города и их общины (цивитас) как наследников античного Рима. Несомненно одно: в средневековье, как и в период Ренессанса, древность считалась ценностью, древность города и его традиции общинной жизни провозглашалась несомненной ценностью, поэтому их континуитет, хотя бы и ложный – это не изобретение историков, а ценностная установка изучаемого периода. Обращение средневековья и ренессанса к своему античному прошлому предполагало некоторую общую традицию цивильности и её атрибутов. Современная историография должна и пытается конкретизировать те примеры цивитас, и те образцы его правовых норм, которые стали главным историческим наследием.
Одним из наиболее ярких образцов civitas античности был римский муниципий, явление многоплановое, основанное на тех же принципах, что и всякая античная гражданская община – коллективно-индивидуальном праве на землю. Важнейшим источником при изучении античного civitas, в частности, римского муниципия являются уставы (leges) эпохи Республики и Империи, которые предоставлялись этим гражданским общинам во время их возведения в муниципальный статус.
Для эпохи Республики такими уставами являются lex Tarentina, tabula Heracleensis (более известный как lex Iulia municipalis), lex coloniae Geneitivae Iuliae (или lex Ursonensis). Следует отметить такие примеры муниципальных установлений конца Ι в. н.э. как найденные в сенатской провинции Бетика lex municipalis Salpensana, lex municipalis Malacitana, lex municipalis Irnitana. Если сравнить этот объём источников с тем, который оставило средневековье, даже только итальянское (хотя есть множество примеров из других регионов), то сравнение, разумеется, будет не в пользу цивитас древнего мира.
Тем не менее, история античной общины – гораздо более известный сюжет исследований, дающих более четкую историографическую картину. Если по поводу изучения истории общины в римское время существуют терминологические договоренности, признанные в историографии определения, то для средневековья ситуация с наименованиями общины более сложная, а общая договоренность о понятиях отсутствует. Кратко говоря, можно указать, что термин «civitas» в средневековье обозначал и сам город (обычно центр епископии), и общину полноправных горожан. Термин «comune (коммуна — от вульгаризированной формы comunio, comunia — общий) чисто средневековый, появляющийся в источниках только после рубежа тысячелетий, но не вытесняющий термин «civitas» полностью.
Важным вопросом современной европейской, прежде всего, итальянской историографии стал характер первоначального объединения горожан в коммуну и ответ на вопрос, следует ли считать коммуной только то объединение, которое приобрело публичный характер. Тезис о частном характере первого этапа развития коммуны стал общепринятым с 1960-х гг., причем его утверждение можно объяснить авторитетом фундаментальных исследований Дж. Фазоли.
Центральной для Фазоли стала идея о том, что на первоначальной стадии развития коммуна являлась продуктом временного договора частных лиц – горожан или селян-соседей, заключенного с конкретными утилитарными целями. В его трудах, посвященных трансформации городской общины в средневековую коммуну, период рубежа тысячелетий отмечен как качественно важный и переломный, причем подчеркивается, что для обозначения городского объединения постепенно начинает использоваться новый термин, новое имя существительное на вольгаре, которого не существовало в классической латыни. Само по себе название основной работы Фазоли: «От цивитас к коммуне в Италии», взятое без анализа содержания, может натолкнуть на мысли о том, что исследовательница развивала идеи континуитета общины от античности к средневековью. Но отметим, что Дж. Фазоли под «цивитас» подразумевала в основном городскую общину средневековья, предшествующую коммуне, при этом роль античной цивитас не рассматривается как определяющая для её формирования. Интересно, что ученик и сподвижник Дж. Фазоли, А.И. Пинии отстаивал иную точку зрения, проводя параллели между системами отношений зависимости, создаваемыми в различные исторические эпохи.
Анализ соотношения между использованием терминов цивитас и коммуна в правовых документах городского происхождения не позволяет считать, что один термин всегда относился к более раннему этапу развития общины, а другой к позднейшему – такой важный и обоснованный кропотливым исследованиями казусов вывод принадлежит итальянскому исследователю О. Банти.
Проблема исследования понятия цивитас в истории, разумеется, не исчерпывается терминологическими трудностями и юридическими тонкостями, хотя именно этот круг вопросов составляет ядро итальянистики. Цивитас как правовой и социальный организм с особыми ценностями и иерархическим построением может и должен интерпретироваться в разных проекциях. Особую перспективу историографического развития составляет обозначенная Н. Элиасом проблема изучения “civilizing process” применительно к средневековью и времени перехода к раннему Новому времени, в частности, к средневековому итальянскому городскому сообществу, что уже нашло отражение в историографии.
Кроме того, важной перспективой исследований цивитас должна стать разработка проблемы репрезентации цивитас Средневековья. «Поведение и действия людей не обусловлены непосредственно действительностью, они обусловлены ее образами, которые составили себе люди и которые управляют их действиями» – этой знаменитой формулой Ж. Дюби можно очертить главный круг проблем и вопросов, связанных с трактовкой роли права в жизни средневекового итальянского социума и связи социума-цивитас и права.
Требуется особое пояснение: образы и представления, которые изучает итальянист, очень часто суть образы должного и недолжного, закрепленные в письменном праве. Иначе говоря, среди доминирующих в сознании средневекового итальянца-горожанина представлений следует выделить образы правового порядка, связанные с восприятием привилегий и обязанностей, достоинства и статуса индивида или группы, а также с понятием о ценности общины-цивитас, к которой принадлежал житель средневекового города. Именно представления о правовых ценностях социума и о нём самом как носителе права отразились во многочисленных свидетельствах источников.
Изучение отличительных особенностей итальянской истории, именно эволюции городской общины (civitas), черт континуитета и новаций в истории этой городской общины, возможно сквозь призму бытовавших норм восприятия сверхдолжной и допустимой роскоши. В частности, весьма значимой темой является исследование сумптуариев, т.е. законов против роскоши, которые принимали и античные цивитас, и общины Средневековья и Ренессанса.
Несомненно, что такой сложный организм как (гражданская) община во всем многообразии её форм невозможно представить, не изучив вопрос о том, какие потребности имели члены общины, какие затраты им требовались для поддержания соответствующего их статусу уровня жизни. Не менее важен и вопрос об отношении к ценностям символического порядка. Разумеется, главной ценностью являлась сама община-цивитас, дух которой мог быть поврежден или подкреплен тем или иным поведением членов социума, например, поддержан службой на благо общины или же благочестивыми тратами на постройку церквей и пожертвований им, а нарушен тратами, шедшими во вред общине.
Изучая правовые репрезентации городской коммуны (цивитас), нормы, связанные с самим понятием цивитас, возникавшие в городской среде от средневековья к ренессансу, а также анализируя образы подобающего и неподобающего для гражданина общины жизненного модуса, которые запечатлели средневековые установления (statuta лат, statuti – итал. статуты) мы можем приблизиться к понимаю ряда вопросов правового и институционального развития социума в Италии: начиная от т.н. континуитета цивитас и заканчивая тем, почему в определенный период развития Италии была возрождена идея сумптуариев, законов против роскоши.
Феномен борьбы цивитас с неразумными тратами его членов, правовое ограничение роскоши является одним из признаков континуитета ценностей цивитас от Античности до Ренессанса.
Что касается литературы по этому вопросу, то исследования роскошного образа жизни, утонченного досуга и наслаждений, которыми отличались представители элит античности, и исследования конкретных правовых способов и проявлений борьбы против роскоши трудно четко разграничить. Некоторую роль здесь играют особенности историографических школ разных стран. Например, в англоязычном научном мире менее артикулированы собственно правовые детали и подчеркнуты общие тенденции или разнообразие проявления феноменов. Исследования самих сумптуариев более детализированы в работах историков римского и средневекового права, пишущих на итальянском языке.
Среди медиевистов, разумеется, также прослеживается деление по национальным историографическим школам. Однако самым серьезным разграничением следует признать здесь различие между тщательными исследованиями, ОПИСЫВАЮЩИМИ великое множество ограничений, связанных с роскошью (материалом, покроем, фасоном, отделкой платьев средневековых дам), и между исследованиями, АНАЛИЗИРУЮЩИМИ причины и природу сумптуариев, в которых, помимо собственно описаний примеров роскоши, акцентируется форма реакции городской коммуны, церкви и ее проповедников на демонстрацию роскоши. Среди классических исследований, которые отличает высокий уровень рефлексии, следует отметить англоязычные и италоязычные.
Античные законы против роскоши, известные нам хотя бы по содержанию, разрознены и немногочисленны, к тому же целый ряд их сохранился только в пересказе или упоминаниях. Тем не менее, они могут быть выстроены по хронологии в логическую цепочку.
Средневековые законы против роскоши исключительно обильны, велика и сохранность оригинальных документов. Очевидно, что эту массу законов итальянские общины и городские власти издавали, подражая друг другу, в качестве реакции на сходные исторические и социальные изменения.
Правовые документы остаются наиболее массовым источником, однако для периода от Средневековья до Нового времени, кроме правовых свидетельств, отраженных в светском законодательстве, имеются источники, связанные с историей церкви и религии, из которых историки получают сведения для изучения темы покаяний, исповеди и проповеди (в особенности, францисканского влияния на эти традиционные формы религиозной жизни). Авторитетные исследователи темы сумптуариев итальянского Средневековья и Ренессанса, например, Муццарелли владеют полностью всем этим красочным материалом, от деталей истории костюма и дорогих украшений горожан и представителей нобилитета до вопросов финансирования без целей обогащения, предоставления льготных ссуд беднякам, которые делали горожане под влиянием францисканской проповеди, но при этом остаются в тени коллег-античников.
Простой интернет-поиск по ключевому слову сумптуарии приведет сначала к публикациям по античной тематике и лишь затем к истории борьбы против роскоши в Средневековье или Раннее Нового время. Дабы частично компенсировать эту несправедливость, я предлагаю читателям более подробно ознакомиться с историографией вопроса о сумптуариях Дученто, Треченто и Кватроченто, впрочем, не оставляя и темы сумптуариев античности.
Следует отметить, что именно в истории борьбы с роскошью у италийских общин от античности до ренессанса исключительно важное место принадлежит законам, т.е. не просто моральным установкам, но жёстким правовым нормам, которые утверждались в процессе развития цивитас.
Мы знаем, что не у всех народов роскошь воспринималась как нечто предосудительное, голос против неё нередко подавали только отдельные религиозные авторитеты или морализаторы. И лишь в особых случаях мы видим серьезные усилия, направленные против роскоши, подрывающей основы стабильности общины, облеченные в форму закона, проводимого светскими властями. Особенно важны следующие примеры законодательства против роскоши (Leges sumptuariae).
Первый из таких законов – lex Oppia 215 г. до н.э. – запрещал римским женщинам иметь украшения больше, чем на пол-унции золота, а также носить одежды, окрашенные в разные цвета (Liv. 34.1-2). Закон был принят в разгар Второй Пунической войны, когда римские власти стремились ограничить нерациональные траты и направить расходы на главный приоритет гражданской общины, а именно укрепление ее военно-экономического потенциала. Несмотря на отмену в 195 г. до н.э. Оппиева закона, законодательные ограничения в области борьбы с роскошью были подкреплены высокими налогами на ношение драгоценностей и богатого платья, введенных цензором Катоном Старшим в 184 г. до н.э.
Основная часть законов о роскоши республиканского времени после Второй Пунической войны была направлена на ограничение расходов на пиры и обеды. Так, в 161 г. до н. э. по инициативе консула Гая Фанния Страбона был принят Фанниев закон (lex Fannia sumptuaria), ограничивавший расходы на пиры 100 ассами в праздники и 10 ассами в обычные дни, а число гостей 3 –5 человеками (Macrob. Sat. III.17; Gell. II, 24). Lex Aemilia sumptuaria, дата которого, согласно привязке к двум различным консульствам, определяется 115 г. или 78 г. до н.э., был, как и предшествующие законы, направлен на ограничение расходов на еду (Gell. II, 24; Plin. NH. 8. 82).
Наиболее дальновидная часть римской элиты периода Республики не могла не понимать опасности расшатывания тех моральных устоев, на которых основывалась римская civitas, и предпринимала попытки с помощью сумптуариев дисциплинировать представителей наиболее видных и богатых семейств ради общего блага. Эти старания продолжились и после установления в Риме единоличной власти императоров.
Законодательные инициативы против роскоши в разных центрах средневековой Италии формируют ряд сходных направлений, групп созвучных запретов, которые появляются почти одновременно в законодательствах общин высшего юридического статуса – цивитас. Естественно, при такой ситуации исследователь должен обратить особое внимание на первые, еще не ставшие серийными законы.
Впервые в истории средневековой Италии законодательное ограничение роскоши было проведено в богатых морских республиках – в Генуе и Пизе. Приток роскоши, связанный с ширящейся восточной торговлей, очевидно, стимулировал правовые нормы ограничительного характера. Первый средневековый пример, который продолжает традицию сумптуариев древности, засвидетельствован в 1258-1261 гг. Также известны Breve Pisani comunis 1286 г. и Breve Consulum Mercatorum 1305 г., видимо, также вызванные опасениями перед новыми возможностями трат и демонстрации роскоши, которые открылись в связи с успехами торговли.
Проблему статуса и sumptus задают постановления цивитас Тосканы, в которых отражена борьба с роскошью в рамках антимагнатского законодательства (Сиена 1250-1260 гг., Флоренция 1292 г.). Флоренция продолжила меры сумптуарного характера в 1330, 1356, 1388, 1433, 1462-1464, 1471 гг., что отразило бурный характер социальной жизни города в ренессансную эпоху, когда насилие пронизывало общество, а правовые механизмы пытались этому насилию противостоять.
Формирование законодательства против роскоши в южных областях Италии происходило в особых условиях, вызванных тенденциями развития там сильной центральной власти, поэтому проблему «сумптуарии юга» можно выделить в отдельную тему.
Спецификация проблем при изучении сумптуариев также обусловлена хронологией: можно вычленить начальную фазу их распространения и период Кватроченто, когда законы против роскоши становятся нормой городской жизни, усиливается в этом вопросе и роль Церкви.
Что же касается действенности законодательства в принципе, то внушительный и все увеличивающийся перечень попыток обуздать роскошь сам по себе свидетельствует об их безрезультативности. Тем не менее, в каком-то смысле был важен именно процесс накопления законотворческих усилий, процесс, питавший собой традицию цивильности.
Если судить об особенностях борьбы цивитас против роскоши начиная с периода средневековья, то основным её отличием от античности как будто бы являлось отсутствие постоянного вмешательства (как и поддержки) центральной власти. Однако в известном смысле эту нишу заполнила универсалистская власть христианской церкви, активно участвовавшей в дисциплинировании увлеченных демонстрацией роскоши горожан. Другие неизбежные отличия связаны с изменением костюма и моды (пуговицы, застежки) или особенностями социальной стратификации. Иное сочетание светского и сакрального в средневековье диктовало свои особенности. Тем же, кто не смог закрепить за собой право беспрепятственно демонстрировать с помощью дорогих и редких вещей высокий статус своего семейства, был открыт другой, но тоже вполне законный, хотя и не бесплатный способ поступать аналогичным образом.
Законы против роскоши, упрощенно говоря, технически являлись в некоторых случаях не столько нормой, которую нельзя нарушать, сколько узаконенным источником уплаты штрафов-податей. По крайней мере, в некоторые периоды существования общины, запрещавшей роскошь, такое почти узаконенное непослушание было возможным.
Роскошь – это подрыв общественных устоев: такое представление складывается в момент острого кризиса и его преодоления с напряжением всех сил социума. Роскошь как статус – это представление стабильной эпохи. Не роскошь, а нарушение статуса – это преступление, которое наказуемо. Притом наказание имеет денежный эквивалент, а штраф посилен для тех, кто претендует на более высокое положение в обществе, чем то, которое они занимают. Возможно, этот лукавый компромисс появляется там и тогда, когда право на письме еще не отражает перемен, произошедших в социуме, в иерархии его членов, но эти перемены уже начались. Возможна и другая логика: в обществе меняются представления о должном и недолжном, право еще не рискует признать недавно осуждаемое моралью поведение нормой, но уже готово его терпеть при условии уплаты компенсации для умиротворения членов социума и отдельных ригористов.
Именно правовые установления кажутся удачным фокусом исследования проблемы переходных моментов в развитии итальянской цивитас от Древнего Рима до Возрождения. Естественно, в общем виде можно сказать, что сумптуарии стали отражением многих сторон жизни общины, которая принимала правовые ограничения для дальнейшего своего развития. Если же учитывать более сложную систему взаимодействия социальных полей, развитие законов против роскоши, включенное в развитие цивитас, служит особым маркером динамики социальных процессов. Важные особенности организации общины и ее институтов, формирования элиты этой общины, понимания права в тот или иной период, в различных социумах становятся понятными при рассмотрении темы – роскошь и отношение закона к проявлениям роскоши со стороны отдельных представителей общины.
Социальные кризисы, кризисы представлений и богатство
Несомненно, проблема сумптуарного законодательства заслуживает внимания не столько историков права, сколько исследователей интеллектуальной истории, а также и современных исследователей социального устройства и общественных институтов.
Поскольку «поведение и действия людей не обусловлены непосредственно действительностью, они обусловлены ее образами, которые составили себе люди и которые управляют их действиями», то, в первую очередь, следует изучать именно эти представления и образы (в т.ч. относящиеся к ним общепринятые правовые нормы), связанные со стереотипным или нормативным восприятием привилегий и обязанностей, роскоши, достоинства и знатности, как и другие исторически изменчивые представления, принятые в социуме. Ломка стереотипов в переходные периоды также является важным индикатором.
Период Треченто с его катаклизмами и эпидемиями, начинающийся от 1300 г., полного эсхатологических ожиданий, в историографии города и общин Италии традиционно фигурирует как время кризисов и перемен, революционных изменений и религиозных исканий, переустройства городского самоуправления и перестройки сеньориальной системы, оставивших разнообразные следы в документах эпохи и долгой исторической памяти. (Общепринято и более узкое определение: кризис Треченто, относящийся по большей части к периоду «Черной смерти» – эпидемий чумы, троекратно случившихся именно тогда и вызвавших глубокие перемены в развитии общества на фоне демографического коллапса). Но что такое кризис и что есть свидетельство о нем?
Термин «кризис» не достаточно четкий и однозначный, он допускает несколько интерпретаций, что не удивительно, поскольку передаваемое понятие является весьма сложным; в некоторых его трактовках даже возникает образ, почти совпадающий с историографическим представлением о социальной революции.
Принципиально важно, позиционирует ли исследователь кризис как явление пиковое и моментальное, или же протяженное во времени, со своей предысторией и перспективой развития. В отношении социальной жизни на исходе 13 в. и даже для большей части Треченто можно говорить не о кризисах как моментах упадка, но именно о структурных перестройках общества (в том числе на пике процветания и обогащения) и определенных позитивных моментах, такие, как снятие социальной напряженности.
Мне представляется более интересным и удачным в плане дальнейшей исследовательской стратегии то представление о кризисе, которое не акцентирует внимание на моменте упадка и утраты импульсов развития, но позволяет не упускать из вида как распространяющееся в социуме предвосхищение негативных или просто новационных отрезков общественного развития, так и дальнейшие перспективы, раскрывающиеся через кризисы.
В такой широкой трактовке восприятие кризиса ближе к представлению о революции, но в не социальном, а в религиозном дискурсе (re-volutio как новом витке жизни, полного круговорота умирания и воскресения), и в этом смысле учреждение христианских юбилеев – нововведение, которым открывается период Треченто – можно отнести и к революционным изменениям, и к кризисным моментам истории.
Более того, смело можно предположить, что, поскольку современники не располагают статистикой, доступной историку, не оперируют рядом экономических и демографических показателей, то и опора на «данные» в любом известном нам до-индустриальном и даже до-информационном историческом сообществе уступает возможностям использования опорных стереотипов – традиционных или по каким-то причинам сиюминутно привлекательных или входящих в моду идей и форм поведения.
Такие модусы поведения, по моему мнению, не всегда являются прямолинейным отражением экономической ситуации и не обязательно рациональны по природе. И даже когда мы имеем дело с бесспорно заметными и резко драматическими моментами истории, такими как «черная смерть» Треченто, реакции отдельных больших и малых социумов явно не так буквально повторяют кризисные сценарии, предписанные им пост-фактум историками, а компенсаторные механизмы упреждают и даже снимают чисто пессимистические настроения, меняя их на более амбивалентное отношение, которое, возможно, было свойственно не только героям Декамерона. Очень интересны (в данный момент ставшие общепринятыми, если не классическими, в академическом сообществе) теории Бурдье относительно непрямых взаимоотношений социального поля с другими полями. Да, логика средневекового рефлексирования не может совершенно адекватно восприниматься современным сознанием, но это не означает отказа от попыток интерпретаций и приближения к более точным реконструкциям с учетом поправок и ошибок.
Естественно предположить, что ответ на вопросы о социо-культурных трансформациях, т.е. собственно кризисах в развитии общины и образующей её идеи civitas (цивитас) мы находим и в меняющихся представлениях о должной и недолжной роскоши, амплитуда и динамика которых служит чётким маркером переломных моментов в истории общины (на правовом уровне они наиболее документированы на итальянской земле). Достаточно явно и развернуто эта идея, однако, не прописана в современной историографии сумптуариев. Тем не менее, работа с массивом тематических исследований, даже с наиболее полнокровной итальянской академической литературой позволяют констатировать некоторые, казалось бы, известные, но не суммированные тезисы.
Итак, наибольшие изменения в том, что затем регламентировалось законами против роскоши, появлялись при смене элит, в обстановке борьбы, которой было отмечено переходное время создания территориальных региональных государств. Нельзя однозначно полагать, что средневековые сумптуарии были направлены на полное подавление демонстраций роскоши или хотя бы изгнания конкретных её образцов, как это было в случае принятия античного закона времен войны с Карфагеном. Достаточно часто социум средневековья удовлетворялся штарфами в пользу коммуны за нарушение законов отдельными ее членами, и эти штрафы выступали символом восстановления справедливости и признания примата общественных ценностей.
Не следует, на мой взгляд, включать в одну категорию меры, направленные на борьбу с роскошью членов социума и те, что подразумевали закрепление статусных характеристик и ограничений для групп жителей города, которые стояли вне коммуны (в том числе и в первую очередь это были еврейские общины итальянских городов). Сейчас мы определяем эти группы как национальные и религиозные меньшинства, итальянское Средневековье и Ренессанс не пользовалось подобными понятиями.
В современной историографии вопрос о нормативных ограничениях, касавшихся жизни евреев в средневековом обществе, занимает достаточно большое место, однако я настаиваю, что для феномена сумптуариев в целом он маргинален. Прежде всего, сумптуарии – это регулятор взаимоотношений между членами самой общины, её внутреннее дело.
Другим и более сложным представляется мне вопрос, нужно ли выделять женщин как особую группу, подвергавшуюся законным дисциплинарным мерам против роскоши. Несомненно, что именно роскошь женских нарядов и украшений клеймили в первую очередь морализаторы и проповедники. Нет сомнений и в том, что именно женщин, увлеченных демонстрацией роскоши, дорогими и новомодными вещами, осуждали законы городских общин. Более того, стоило мужчинам-законодателям позаботиться о женской скромности, например, обязав дам-горожанок скрывать локоны под покрывалом, как тотчас женская изобретательность превращала дисциплинарную меру в новый предмет роскошества.
Разумеется, перед своими исповедниками благочестивые прихожанки за всё отвечали сами и принимали наказание вплоть до отлучения от причастия. Но в том, что касается запретов на роскошь со стороны светской власти, то картина рисовалась иначе: и вина и ответственность дам были иными. Разве же сами женщины вносили штрафы за помпезность своих выходов в свет в запрещенных нарядах? Разве могли они приобретать ювелирные украшения, платья и диковинки к столу на свои средства без ведома сородичей-мужчин? Видимо, за вычетом некоторых исключений, корректно будет говорить все же о демонстрации престижа семьи и рода с помощью предметов женской роскоши, а не о сумасбродстве и собственных излишествах дам Средневековья и Ренессанса. Объекты, символизирующие роскошь, встречаются в казусах, которые ученые приводят в связи с темой моды, благочестия и статуса женщин в обществе, но лишь в последнюю очередь в связи с историей коммуны и развитием.
Отметим, что сумптуарии вовсе не стоит однозначно принимать за реальную борьбу с богатством или приравнивать к ней. Общее стремление к более справедливому распределению богатства членов элиты на пользу всей общины или к сглаживанию статусных различий, вероятно, можно констатировать как умонастроение, однако борьба эта всегда носила ситуативный характер и не была продиктована последовательной политикой. Да, наказание за злоупотребления происходило в форме выплаты своеобразного налога на роскошь, выплаты за нарушения выступали как компенсация общине. При этом степень перераспределения имущественных благ была весьма условной: общественными средствами распоряжалась всегда та же самая элита цивитас (коммуны), которая только и могла позволять себе нарушать запреты в отношении роскоши. Иногда же элита прямо устанавливала такое законодательство, под запреты которого не подпадали излишества, позволяемые себе членами избранного круга. В таком университетском центре (прежде всего, центре изучения права) как Болонья исключения делались не только для жен рыцарей, но и докторов наук: это следует из городских статутов, которые составлялись нотариями, принадлежавшими к тому самому слою, который получал привилегии (1389 г.).
Можно предположить, что обвинения в злоупотреблении роскошью могли быть использованы на фоне соперничества, борьбы за власть в городе и направлялись одной частью элиты против другой (чаще всего, одним из знатных и богатых городских кланов против другого).
Сумптуарии также представляли собой элемент накопления символического капитала властями, принимающими законы против роскоши. Этот ценностный аспект следует подчеркнуть особо: как ценность со всей очевидностью воспринималась и сама запись права, так и отдельные правовые меры, в частности, ограничение роскоши.
Помимо чисто рациональных действий законодателей, исследователи должны признать и допустить определенную долю иррациональных мотивов. Совершенной – стройной и логичной – системы борьбы против роскоши не было никогда в истории, точнее говоря, у этой борьбы находилось множество интенций, тактик и стратегий.
В некоторых случаях сумптуарии отражали желание найти консенсус внутри самого городского сообщества по вопросу о демонстрации и тратах накопленного богатства или позволительности роскоши в частной жизни члена общины, иногда те же сумптуарии явно обнажали изнанку внутриобщинной борьбы: ущемление традиционных обладателей высокого статуса и повышение в правах новой элиты или особой категории членов коммуны. Такие выводы можно сделать, поскольку принятие законов против роскоши исследователи маркируют именно такими историческими переходными моментами.
Требуется пояснение: представления, которые изучает итальянист, очень часто суть образы должного и недолжного, закрепленные в письменном праве. Иначе говоря, среди доминирующих в сознании средневекового итальянца-горожанина представлений следует выделить образы правового порядка, связанные с восприятием привилегий и обязанностей, достоинства и статуса индивида или группы, а также с понятием о ценности общины (цивитас), к которой принадлежал житель средневекового города. Именно представления о правовых ценностях, принятые в социуме, и о самом социуме как о носителе права отразились в многочисленных свидетельствах источников.
Разумеется, прямолинейная зависимость типа «максимальное развитие права равно максимальному развитию города», казавшаяся бесспорной историографии еще первой половины прошлого века, давно требует корректировки. Не совсем реалистично также усматривать в любом логически последовательном законодательстве отблеск римского права. Есть, тем не менее, основания связывать развитие цивитас и цивильности в средневековье с признанием ценности письменного права как нормы жизни достаточно широкими слоями горожан.
Мы уже говорили, что изменения в отношении к роскоши маркирует кризисные и переломные моментов в истории общины. Естественно предполагать, что «проблема роскоши» в эти периоды обострялась. Но не менее логичным выглядит и утверждение, что на самом пике кризиса некоторые противоречия и социальная напряженность снимаются и отступают в область дальней памяти, чтобы активизироваться или ре-актуализироваться в совершенно ином контексте. Речь, разумеется, идет не только о кризисах как временах упадка, но именно о структурном «перетасовании» общества (в том числе на стадии процветания и обогащения его в целом). Возможность судить об этих переломных моментах предоставляет анализ сдвигов в общественном сознании, в том числе и трансформации представлений о роли роскоши, разумных и неразумных тратах, статусных показателях и атрибутах.
хххххххххххххххххххххххххххххххх
В этот момент возникает осознание необходимости выведения отношения к роскоши и тратам на неё за рамки исследования, внимательного к причудливым формам демонстрации статуса путем следования роскошной моде, дистанцирования от непосредственного изучения истории костюма, украшений и женской суетности. Затем встает проблема отношения роскоши к цивитас и элите итальянского средневековья, но эта важная сфера оказывается недостаточно полной для того, чтобы проследить и объяснить многие аспекты социальной трансляции роскоши и ее восприятия. Необходимо совершить выход в еще более широкую область, которая будет охватывать, если так можно выразиться, попытки создать антипод роскоши, благочестивую и достойную праведного христианина роскошь, жертвенную и искупительную.
Эта «светлая сторона» роскоши столь же материальна, демонстративна и красочна, как и «женская суета» вокруг нарядов и украшений. Более того, между тем и другим, роскошью римского христианского юбилея, огромными погребальными тратами, роскошными надгробиями, бесчисленными пожертвованиями церквям и женским (хотя и не только женским) пристрастием к роскоши можно проследить связующую нить.
Вспомним простой пример из области дамской моды давних лет и строгих предписаний соблюдать благочестие, постоянно скрывая красоту волос и прически. Это предписания на практике обернулись своей противоположностью, позволив привнести демонстративную роскошь в, казалось бы, благочестивое и законопослушное поведение замужних дам – вместо того, чтобы скрывать красоту волос, становившиеся всё более дорогими покрывала, роскошные вуали, их тончайшая ювелирная отделка демонстрировали не только социальный статус, но и вкус своих обладательниц.
То же самое происходило и с призывом обратить богатство и саму роскошь на благо украшения церквей, христианских празднований, жертвовать не на земное, а на вечное: на помин души и ради загробной жизни. Эти благочестивые намерения обрастали грузом запутанных материальных обязательств, которые вызывали споры и ревность, роскошь и гордость роскошью находили выход в тех делах, которые должны были демонстрировать смирение.
Итак, тема исследования законов против роскоши, является традиционной как для западной медиевистики, так и для антиковедения (в России ситуация иная: отечественная историография во многом игнорирует вопрос о законах против роскоши в итальянистике средневекового периода и более скупа на работы по теме древнеримской истории).
В целом, говоря о проблемах историографии цивитас, по-прежнему остаются желательны обобщения «среднего уровня», практически отсутствующие на данном этапе, но необходимые для заполнения разрыва между исследованием казусов, с одной стороны, и высказываниями высшего уровня генерализации, с другой. Также в общее проблемное поле необходимо пытаться вписать разнонаправленные историографические разработки, существующие изолированно, в силу дисциплинарной замкнутости и обособленности специализаций их авторов. Очевидны лакуны и недосказанность историографии там, где она касается аспектов восприятия борьбы против роскоши и ее ре-актуализации с точки зрения исследователя менталитета, а также вопросов исследования той креативной идентичности, которую постоянно создавали люди средневековья. Речь идет о мифологизации каждого юридического и социального аспекта: от статуса отдельных семейств внутри элиты до единого статуса города как сакрального центра, от пожертвований материальных ценностей на провозглашение и демонстрацию определённого статуса до столь же демонстративного обозначения полной его противоположности: самоумаления и почитания святой бедности.
Академическая литература по данному вопросу демонстрирует следующую особенность: после десятилетий моды на изучение казусов, или частных случаев, со всех сторон раздаются пожелания и даже требования вернуть «глобальный нарратив», восстановить общий контекст, дабы «вписать» в него индивидуальное исследование. Это требование страдает и обилием внутренних противоречий, как и само стремление разделить некие «реальные факты» и «базовые интерпретации».
И контекст, и казус являются, безусловно, исследовательскими конструктами, а не артефактами. Поэтому логично заключить, что никакого незыблемого центра у этого конструируемого мира нет и быть не может. Есть более или менее принятые на данный момент представления о маргинальном, магистральном и их взаимосвязи.
Сложившееся в итальянской историографии трепетное отношение к исследованию казуса по сути оправдано для полицентричной и многовекторной итальянской истории: глобальные процессы и проблемы, как в капле росы отражаются в казусе, в частном случае, достаточно документированном, чтобы представлять интерес даже взятым в своей единичности.
Приложение
Роскошь. Из истории костюма и ювелирного искусства.
Филиппино Липпи Встреча Иакима и Анны. 1497. Фрагмент с голвоными уборами дам. Filippino Lippi incontro di Anna e Gioacchino alla Porta aurea di Gerusalemme 1497 Statens Museum for Kunst Copenhagen
Мастер 15в Фра Карневале Fra Carnevale – Рождение Девы Марии и Введение во Храм. Костюм дам 15в. профилированные складки и модные фасоны платья .покрывала и украшения волос.
Фрагмент: детали одеяния дам, особенно интересно оценить длину шлейфа и высоту головного убора.демнстрирующего высокий статус владелицы.
Алессандро Аральди. Портрет Барбары Паллавичино.Элегентное убранство волос.ожерелье на шее.
Витторе Карпаччио
Христос-младенец с кораллами. Madonna di Senigallia Piero della Francesca Galleria Nazionale delle Marchel 1470 – 1480Пьеро дела Франческа.
Брера. Piero della Francesca (ca.1416/1417 – 1492) Madonna and Child with Saints (Montefeltro Altarpiece) 1472-74.